Это было утро – по телевизору шла утренняя программа, таймер внизу
экрана показывал 6:20. Дверь открылась, и в комнату вошел Белобрысый. Он
был обряжен так, будто собирался в поход – куртка маскировочного цвета
со множеством карманов и застежек, ботинки на толстой подошве,
прорезиненные штаны. Турист. А я, значит, завтрак туриста.
– Как самочувствие? – спросил он меня бодро.
– Самочувствие нормальное, – ответил я.
– А я за тобой, – сказал Белобрысый. – На следующую неделю назначена комиссия. Так что тебя надо перевезти. Собирайся.
Я
подготовился к этому заранее. Аккуратно собрал все исписанные газетные
поля, свернул их в еще более тонкие трубочки и спрятал в ботинки. Вдруг
найдут? Вот и все.
В последнее время, лежа на койке, я перебрал
множество способов спасения и пришел к выводу, что вырваться невозможно.
Белобрысый вывезет меня в лес, убьет и похоронит в каком-нибудь
овражке, чтобы не нашли. Я для себя решил, что сделаю следующее –
попытаюсь убежать и прыгнуть в реку, такие твари, насколько я помню,
боятся проточной воды. Правда, вряд ли я успею. Но хотя бы попробую.
Все-таки это шанс.
– Собирайся, – повторил Белобрысый.
Был
еще один шанс. Можно было попытаться отломать ножку у стула, заточить
ее и выцарапать на ней маленькие закорючки. Но стул был железным, и
отломать ножку я не мог. Дальше. У меня не было тонкого острого
предмета, типа булавки, чем бы я мог выцарапать эти закорючки на ножке. И
еще была проблема. Сколько я ни пытался, но я не мог воспроизвести эти
самые закорючки в памяти. Так что вот.
– Тебя будут изучать
лучшие психиатры нашей страны, – врал Белобрысый, пока мы шли по
коридору. – Специально человек прилетел из Москвы…
Я глядел по
сторонам. Ничего особенного. Коридор как коридор. Стены, силовые кабели.
Лампы под потолком. Двери. Комнаты – я насчитал их девять. Все пустые.
Белобрысый шагал за моей спиной бесшумно, как кошка. Кошка. Ненавижу кошек.
В конце коридора были лестница и грузовой лифт. Белобрысый втолкнул меня в лифт, и мы стали подниматься.
Наверху
нас ждал «уазик», довольно древний с виду, в таких перевозят
заключенных. Рядом стоял пожилой охранник с автоматом на пузе.
Он посмотрел на меня, так все нормальные люди смотрят на убийц и психопатов.
– Если хочешь, можешь с ним сфотографироваться, – пошутил Белобрысый.
Охранник отвернулся.
– Этот… человек. – Я кивнул на Белобрысого. – Он хочет меня убить. Сделайте что-нибудь.
– Юморист, – усмехнулся Белобрысый. – Все время шутит.
– Позвать Коновалова? – спросил охранник. – Для сопровождения?
– Нет, не надо. С мальчишкой справлюсь как-нибудь сам. На обратном пути заеду, куплю бутербродов…
– Мне с рыбой, – напомнил охранник.
– Как всегда.
И
Белобрысый открыл заднюю дверь в «уазике» и впихнул меня внутрь, в мою
очередную камеру. Правда, здесь было гораздо теснее и не было
телевизора. Я устроился на маленьком откидном сиденье. В окошко было
видно, как охранник меня разглядывает.
– Это не человек, – сказал я ему. – Помните об этом. Когда-нибудь он вас убьет.
Охранник отвернулся. Белобрысый завел мотор и вывел автомобиль со двора.
Я
смотрел в окошко. Здание, в котором я провел последнее время, не было
мне знакомо. Серый бетонный куб, крашенный в зеленый цвет. В нашем
городе я такого никогда не видел.
Белобрысый долго блуждал по
индустриальным пригородам, потом вывел машину на дорогу и направился к
западу, я определил направление по солнцу.
Мы ехали долго, я
сидел, скрючившись, на скамейке и пытался на всякий случай запомнить
дорогу. Но по сторонам дороги тянулся однообразный лес. То и дело мы
обгоняли длинные лесовозы с хлыстами бревен, самосвалы, груженные
щебнем, грузовики с сеном. Потом машины вдруг кончились. И асфальт
кончился, машина протряслась по ухабам и свернула с дороги.
Я представлял себе этот момент много раз, каждый день представлял, утром, днем и вечером. И теперь я уже не боялся.
Машина
остановилась. Белобрысый заглушил мотор и вышел из «уазика». Я
приготовился. Белобрысый обошел вокруг автомобиля и стал открывать
дверь.
Я уперся в скамейку и пнул дверь изнутри.
Я попал. Дверь врезалась во что-то твердо-мягкое.
– Браво, – сказал Белобрысый.
Он открыл дверь, просунул в камерку руку и выволок меня наружу.
–
Ты упорно борешься за жизнь, это мне нравится. – Белобрысый защелкнул
на моем запястье наручник, по щеке у него ползла вязкая черная капля.
Он прицепил меня к ручке дверцы автомобиля. Затем достал желтый пакет, развернул его, оказалось, что это дождевик.
– Это чтобы не запачкаться, – пояснил он. – Всяко бывает.
Я и так понял.
Белобрысый
снял куртку с карманами и застежками, бережно пристроил ее на плечики, а
плечики на зеркало заднего вида. Натянул дождевик.
– Так лучше. – Он погляделся в зеркало. – Не люблю, когда неаккуратно…
Вдруг мне захотелось узнать, я спросил:
– Слушайте, а что эта ваша тварь… Римма, что она такая молчаливая-то была?
–
Молодая просто. К тому же все разные. Одни веселые, другие молчаливые. Я
был очень расстроен, когда вы со своим псом убили ее. Твой приемный
отец, у меня на него были серьезные планы… Ты все разрушил. Теперь
придется начинать все заново.
Белобрысый натянул резиновые перчатки.
– Тот, кто убивает, сам должен быть готов к смерти, – изрек Белобрысый. – Готовься…
Я дернулся. Ручка держала крепко.
Белобрысый рассмеялся. И стал меня обнюхивать.
– Дрянь! – заорал я. – Не подходи!
Белобрысый
нюхал, и лицо его постепенно изменялось, сдвигалось, переделываясь в
морду, на которой ясно читался знак. У Белобрысого это было даже хуже,
чем у Риммы, его морда менялась быстрее, зубы выдвигались вперед, черная
слюна пузырилась на губах.
И вонь. От Белобрысого воняло мертвечиной. Он шагнул ко мне.
Я не мог смотреть на него и стал глядеть в небо.
Белобрысый булькал у меня над ухом. Я рванулся еще. Наручник не отпускал. Бакс, где ты?
Я орал, орал и не мог остановиться.
Белобрысый
прорычал что-то, совсем уже неразборчивое, непонятное. Он взялся за
цепочку наручников, дернул и с мясом вырвал ручку из двери. Затем
поволок меня в глубь леса. Я упирался, упирался, но бесполезно, с таким
же успехом я мог сопротивляться танку, Белобрысый даже не замечал этого
моего сопротивления, от сопротивления становилось даже хуже – наручник
рвал руку.
Пока мы шагали, Белобрысый все больше сутулился, из
спины выпирали острые лопатки, он становился похож на зубастую лягушку,
как тогда Римма. Он что-то бормотал и рыкал, дергая за наручник,
распускал вокруг себя зловоние.
Лес становился все глуше, стояла
жуткая тишина. Грибы, очень много почему-то грибов, хороших, не
мухоморов. Норы какие-то, наверное, лисьи. Отличное место.
Вдруг
лес пошел книзу, деревья стали тоньше, мох из синего перекрасился в
зеленый, Белобрысый выволок меня к болоту. Нежная зеленая травка, а
между нею такие неглубокие с виду лужицы, водомерки по ним бегают. Топь.
Трясина. Кочки. Теперь понятно. Трясина – это то, что ему нужно.
Никаких следов.
Белобрысый остановился.
Интересно, если прыгнуть в болото? Тогда…
Белобрысый
неожиданно перестал ворчать и насторожился. Он завертел своей
заострившейся башкой и стал смотреть вверх, на холм. Я на всякий случай
снова дернулся, но Белобрысый резко уложил меня на мох, лицом в
коричневую жижу.
В нос и рот мне сразу налилась гнилая вода, я стал задыхаться и биться, но Белобрысый крепко вдавливал меня в болото.
Вдруг хватка ослабла, я вывернулся вправо и набрал в грудь воздух. Продышался.
– Здорово выглядишь, – сказал странно знакомый мне голос.
Я стер с лица грязь. Надо мной стоял Леха. На плече у него дымился карабин. Леха подал мне руку, и я поднялся на ноги.
– Под конец все-таки почуял, тварь. – Леха кивнул на Белобрысого. – Сволочь поганая…
Леха был обряжен в куртку Белобрысого.
– Старый прием. – Леха стянул с себя куртку и бросил в болото.
– Звери не знают своего запаха…
Белобрысый
корчился на траве. Лехина пуля попала в лоб, проделала дырку и застряла
внутри. В его морде уже не было совсем ничего человеческого, рыло,
чем-то похожее… Черт знает на что похожее, в кино такое лишь встретишь.
Челюсти продолжали щелкать, зубы крошили толстую палку, черная лужа
растекалась, и трава на кочках желтела и умирала.
– Отохотился, – сказал Леха. – Тварь.
Он осторожно приблизился, приставил карабин к тому месту, где у существа находилось сердце, и выстрелил еще раз.
Белобрысый затих.
–
Готов. – Леха подобрал палку и столкнул Белобрысого в трясину. – Болото
– как раз для него, трясина его засосет. На, водички попей.
Леха сунул мне фляжку. Я отпил. Белобрысый медленно погружался.
Я покивал.
– Как ты тут оказался? – наконец смог спросить я. – Как?
–
Немного терпения и сообразительности, – улыбнулся Леха. – И все. Про
тебя, друг, во всех газетах написали, я сразу понял, что ты прибил
ведьму.
– А дальше?
– Дальше я решил тебя навестить.
Узнал, где ты находишься, тебя в другой город перевезли. Приехал,
прихожу, смотрю, а из ворот эта тварь выходит.
Леха плюнул в сторону уходящего в трясину Белобрысого.
–
Я сразу все и понял. Тут же допер, что он тебя решил кончить. И стал
следить. Почти месяц напротив твоей тюряги просидел, в бинокль наблюдал.
Матери сказал, что в лагерь оздоровительный поехал. А сегодня гляжу –
выводят тебя. Я из кустов мотоцикл вытащил и за вами покатил. Вот и все.
Стрелять я умею, да и патроны у меня то, что надо. Он так ничего и не
почуял.
От Белобрысого остался лишь капюшон плаща на поверхности.
Трясина вокруг желтого плаща пузырилась, мне казалось, что Белобрысый
еще жив, еще шевелится под грязью.
– Он не оживет? – спросил я.
– Не… Вряд ли. С этим все. А вот другие…
– Другие? – Я вздрогнул.
–
А ты что думал? – Леха поднял изгрызенную палку и швырнул ее в топь. –
Их много… Я как через город проезжал, еще двух видел. А они чувствуют,
если с кем-то из них что-то случается. Так что надо отсюда валить, а то
скоро…
Трясина булькнула, от Белобрысого ничего не осталось.
– Время, – сказал Леха. – У нас теперь есть время. Какое-то…